…никогда
не забуду
как безысходно
стекла моя нежность
с кончиков пальцев
и превратилась
без лишних истерик
в крик безголосый.....
Так нестерпимо
верить хотелось:
это не с нами,
это неправда
чаша та мимо
ты ж моя радость…..
Необратимо
время бежало,
и уносило
в стынущих лапах
самой любимой
на свете собаки
всю мою нежность.......
-dingo-
10.08.2010, 19:57
Они лежали у самой палатки,
Три белозубых пса.
Шесть торчащих ушей мохнатых,
Огненные глаза.
Бор столетний дремал без ветра,
Обогретый весной, -
Ни жилья на сто километров,
Ни избушки лесной.
Лишь камней вереница голых,
Да над сопкой орел…
Был хозяин собак – геолог.
Он на скалы ушел.
Трое суток собаки ждали –
Что же он долго так…
Трое суток они молчали,
Голод мучил собак.
Рыжий прежде всегда был ласков,
Смирным казаться мог.
Рыжий пялил хитрые глазки
На вещевой мешок.
Осторожно сошлись собаки,
Внюхиваясь пока…
Рыжий первый рванул зубами
Жесткий брезент мешка.
Но когда затрещали нитки,
Собачью кровь горяча,
Самый широкогрудый и низкий –
Серый - вдруг зарычал.
Он считал хозяина другом,
Не верил другим – никому.
Он редко лаял, собачья ругань
Была не по нраву ему.
Он охранял хозяина запах,
Палатку, печку с золой,
Он стоял на могучих лапах,
Сам – голодный и злой.
Хрустнул песок под собачьей пяткой,
Рык означал – не сметь!
И завязалась долгая схватка
Не на жизнь, а на смерть.
Скалясь, поодаль черный замер,
Зрачки у него зажглись,
Черный тоже сдавал экзамен
На выдержку. И на жизнь.
Росли они вместе долгие годы,
Был труд их лесной тяжел.
Знали они и азарт охоты,
И запах крови чужой.
Светилась злоба в глазах их красных,
Стекала слюна с клыков,
Они не умели драться не насмерть,
У них была кровь волков.
Желтое солнце в болото село.
Ни шороха, ни ветерка.
На свет из палатки выполз Серый,
Зализывая бока.
Хозяин пришел на рассвете рано
По росной лесной тишине,
Черный уже зализывал раны
Серому на спине.
Всюду следы были схватки лютой,
Рыжий – мертвый на желтом песке.
И нетронутые продукты
В разорванном вещмешке.
Собаки смотрели большими глазами.
Дал есть. Мешок завязал.
У них был понятливый хозяин,
Он ничего не сказал.
Жжет мороз. Метель косая
Высекает искры слёз.
Лапы грустно поджимая,
Издрожался бедный пёс.
Ждёт Снегурочку из сказки
С доброй мордой и хвостом.
Принесёт она колбаски,
Пустит в тёплый, сытный дом.
Где мороз уже едва ли
Сможет злиться и кусать,
Где на тёплом одеяле
Можно запросто поспать.
Где хозяин осторожно
Ходит, чтоб не разбудить,
Где задорно лаять можно,
А не жалобно скулить...
Он сражается отважно
За любимую мечту
У домов многоэтажных,
Погруженных в темноту.
Утешается надеждой
На такой прекрасный мир,
Состоящий из подъездов
И заманчивых квартир.
Где-то в городе огромном
Одинок собачий след...
...Очень грустно быть бездомным,
Ничего грустнее нет...
Дима_ruen
11.08.2010, 15:52
"При всей своей щенячьей нелепости Чинк все же был сторожевым псом, и
хозяин его знал, что он будет исправно исполнять свои обязанности по мере
сил.
Во второй половине этого дня один проезжавший мимо горец остановился,
по обычаю, на некотором расстоянии от палатки и крикнул:
- Послушай, Билл! Эй, Билл!
Но, не получив ответа, он направился к палатке и был встречен Чинком
самым подобающим образом: шерсть его ощетинилась, он рычал, как взрослая
собака. Горец понял, в чем дело, и отправился своей дорогой.
Настал вечер, а хозяин все еще не возвращался, и Чинк начал испытывать
сильный голод. В палатке лежал мешок, а в мешке было немного ветчины. Но
хозяин приказал Чинку стеречь его имущество, и Чинк скорее издох бы с
голоду, чем притронулся к мешку.
Терзаемый муками голода, он осмелился наконец покинуть свой пост и стал
бродить невдалеке от палатки в надежде поймать мышь или найти вообще
что-нибудь съедобное. Но неожиданно этот отвратительный шакал снова
атаковал его и заставил бежать обратно к палатке.
Тут в Чинке произошла перемена. Он, казалось, вспомнил о своем долге, и
это придало ему силы, подобно тому как крик котенка превращает робкую
кошку-мать в яростную тигрицу. Он был еще только щенком, глуповатым и
нелепым, но в нем жил наследственный твердый характер, который должен был
развиться с годами. Когда шакал попытался последовать за ним в палатку -
палатку его хозяина, - Чинк повернулся лицом к врагу, грозный, словно
маленький демон.
Шакал попятился. Он злобно рычал и угрожал разорвать щенка на куски, но
все-таки не осмелился войти в палатку.
И началась настоящая осада. Шакал возвращался каждую минуту. Расхаживая
вокруг, он скреб землю задними лапами в знак презрения и вдруг опять
направлялся прямо ко входу в палатку, а бедный Чинк, полумертвый от
страха, мужественно защищал имущество, вверенное его охране.
Все это время Чинк ничего не ел. Раза два в течение дня ему удалось
выбежать к протекавшему рядом ручью и напиться воды, но он не мог так же
быстро раздобыть себе пищу. Он мог бы прогрызть мешок, лежавший в палатке,
и поесть копченого мяса, но он не смел тронуть то, что ему доверили
охранять. Он мог бы, наконец, улучить минуту и, оставив свой пост,
перебежать в наш лагерь, где, конечно, его бы хорошо накормили. Но нет, он
должен был оправдать доверие хозяина во что бы то ни стало!
Под натиском врага из него выработался настоящий верный сторожевой пес,
готовый, если нужно, умереть на своем посту, в то время как его хозяин
пьянствовал где-то за горой.
Четыре злосчастных дня и четыре ночи провел этот маленький героический
пес, почти не сходя с места и стойко охраняя палатку и хозяйское добро от
шакала, который все время держал его в смертельном страхе.
На пятый день утром старый Обри протрезвился и вспомнил, что он не у
себя дома, а его лагерь в горах оставлен им на попечение щенка. Он уже
устал от беспросыпного пьянства и поэтому сразу оседлал коня и направился
в обратный путь. На полдороге в его затуманенной голове мелькнула мысль,
что он оставил Чинка без всякой еды.
"Неужели маленький негодяй слопал всю мою ветчину?" - подумал он в
тревоге и заспешил домой. Когда он доехал до гребня горы, откуда видна
была его палатка, ему сперва показалось, что все по-прежнему благополучно,
на своем месте. Но вдруг он увидел: там, у входа в палатку, ощетинившись и
рыча друг на друга, стояли - морда к морде - большой злобный шакал и
бедный маленький Чинк.
- Ах, чтоб меня! - воскликнул Обри смущенно. - Я совсем забыл про этого
проклятого шакала. Бедный Чинк, он попал в тяжелую передрягу! Удивительно,
как это шакал еще не разорвал его на куски, да и палатку впридачу.
Да, мужественный Чинк, быть может, в последний раз выдерживал натиск
врага. Его ноги дрожали от страха и голода, но он все еще принимал самый
воинственный вид и, без сомнения, готов был умереть, защищая свой пост.
Биллу Обри с первого взгляда все стало ясно. Подскакав к палатке и
увидев нетронутый мешок с ветчиной, он понял, что Чинк ничего не ел с
самого дня его отъезда. Щенок, дрожа от страха и усталости, подполз к
нему, заглянул ему в лицо и стал лизать руку, как бы желая сказать: "Я
сделал то, что ты мне велел, хозяин". Это было слишком для старого Обри, и
слезы стояли в его глазах, когда он торопливо доставал еду маленькому
герою.
Затем он повернулся к нему и сказал:
- Чинк, старый друг, я с тобой поступил очень плохо, а ты со мной
хорошо. Обещаю, что никогда больше не оставлю тебя дома, если отправлюсь
погулять еще разок. Не знаю, чем бы тебя порадовать, друг, раз ты не пьешь
водки. Вот разве я избавлю тебя от твоего самого большого врага!
Он снял с шеста посреди палатки свою гордость - дорогой магазинный
карабин. Не думая о последствиях, он сломал казенную печать и вышел за
дверь.
Шакал, по обыкновению, сидел невдалеке, скаля зубы в дьявольской
усмешке. Но прогремел выстрел, и страхи Чинка кончились.
Подоспевшие сторожа обнаружили, что нарушен закон об охране парка, что
старый Обри застрелил одного из его диких обитателей. Его карабин был
отнят и уничтожен, и он вместе со своим четвероногим другом был позорно
изгнан из парка и лишен права вернуться, под угрозой тюремного заключения.
Но Билл Обри ни о чем не жалел.
- Ладно, - сказал он. - А все-таки я сделал доброе дело для своего
товарища, который никогда меня не предавал."
Э. Сетон-Томпсон "Чинк"
nusen
11.08.2010, 16:59
Дима, "теплые" слова о самых преданных, в стихах-ли, в прозе-ли, главное, чтобы они были "теплыми". С удовольствием прочитал про Чинка.
Щенка кормили молоком,
Чтоб он здоровым рос.
Вставали ночью и тайком
К нему бежали босиком -
Ему пощупать нос.
Учили мальчики щенка,
Возились с ним в саду,
И он, расстроенный слегка,
Шагал на поводу.
Он на чужих ворчать привык,
Совсем как взрослый пёс.
И вдруг приехал грузовик
И всех ребят увёз.
Он ждал: когда начнут игру?
Когда зажгут костёр?
Привык он к яркому костру,
К тому, что рано по утру
Труба зовёт на сбор.
И лаял он до хрипоты
На тёмные кусты.
Он был один в саду пустом,
Он на террасе лёг.
Он целый день лежал пластом,
Он не хотел махать хвостом,
Он даже есть не мог.
Ребята вспомнили о нём -
Вернулись с полпути.
Они войти хотели в дом,
Но он не дал войти.
Он им на встречу, на крыльцо,
Он всех подряд лизал в лицо,
Его ласкали малыши,
И лаял он от всей души.
Для его собаке попа? Чтоб ее по попе хлопать,
Чтоб моститься на диван – очень важен тут кардан.
Для чего собаке зубы? А куда ж мы без зубов?
Улыбнулась хулигану – хулиган бежать готов!
Для чего собаке нос? Самый главный наш вопрос!
Тааак… кто там хихикнул «шнобель»??? Обозвали носик мой!
Мокрый, кожаный и черный – замечательный такой!
Им везде и все удобно – и понюхать, и спихнуть
И еще есть примененье - им под ребра маму ткнуть.
Для чего глаза собаке? Это ж зеркало души!
Византийские озера – заглянул и не дыши!
Лучше сразу дай кусочек... Или даже лучше пять,
Или я сейчас, заплакав, на диван уйду страдать.
На крыше сарая сидят три болонки,
Сидят три болонки и тявкают звонко,
А, может, не тявкают - может быть, воют,
Но это не важно, нам важно другое:
Каким это чудом смогли взгромоздиться
Собаки на крышу? Болонки - не птицы,
Не бабочки и не воздушные змеи,
Болонки летать ну никак не умеют!
А, может, они две недели не ели?
Подул ураган - и болонки взлетели?
Ведь знает, конечно же, даже ребёнок:
Кто кушает мало, тот слаб, как котёнок.
А, может, они - марсиане-пришельцы?
Внедрив интеллект свой в болоничье тельце,
Они посылают на марс телеграммы,
А в тех телеграммах - слова для рекламы:
Про то, что болонки сидят на сарае,
И шлют телеграммы, и воют, и лают...
Нам нужна собака колли,
Чтоб жила в тепле и холе.
Будем рады мы любой —
И легавой,
И борзой.
Нам подходят
И овчарка,
Чау-чау,
Пинчер,
Дог,
Сенбернар
И
Сенбернарка,
Такса,
Лайка
И бульдог!
Мы шагаем за собакой,
За любой собакой, всякой.
Видим вдруг —
Бредет щенок,
Одинок средь леса ног.
К нам подходит осторожно
Не эрдель,
Не спаниель,
А из всех пород возможных
Потрясающий коктейль!
На прохожих лает звонко,
Как овчарка!
Как болонка!
Как терьер и как бульдог,
Чау-чау!
Пинчер!
Дог!
И поэтому, выходит,
Подошедший
Нам
Подходит!
Наша тявка что-то заболела.
В сад гулять со мною не бежит.
Абрикос сырых она поела
И в кроватке с грелкою лежит.
Дяденька! Спасите нашу тявку!
Позовите доктора скорей!
Пусть поставит градусник под лапку,
И полечит он животик ей.
Ой! Ой! Ой! Какой большой животик!
Хоть стучи в животик молотком.
И налили тявке, прямо в ротик,
Ложечку касторки с молоком.
Ой, как растошнилась наша тявка,
От касторки, абрикос сырых!
А на утро в доме появилось
Десять тявок, маленьких, слепых.
Папа очень зол, что тявок много.
Целый день бурчит себе под нос.
Приказал он мне и маме строго:
"Не давайте тявке абрикос!"
Я, на утро, дам ей помидорку,
А когда мой папа улетит,
Дам ей абрикос сырых с касторкой,
Пусть она мне тявок натошнит.