До приезда «Скорой» мне нужно было сваливаться с постели, затем, держась за стенку, подняться на нетвёрдые ноги и не своим голосом, который дрожал и прерывался, громко, нервно и быстро говорить: «Хан, ко мне!», «Хан, пойдём!», «Пойдём, мой хороший!» - и всё так же держась за стенки и опираясь на пса, мотаясь по всем сторонам, нужно было вести Хана в другую часть дома, где я его впускал в отдельную комнату и говорил: «Ты – здесь!», и прикрывал за ним дверь, не запирая её.
«Ты здесь!» - это был род команды «Место», но только более вольный её вариант – пёсику можно было передвигаться в пределах помещения, но выходить из помещения было нельзя.
Когда врачи приезжали, и слышались их шаги по коридору, – то Хан начинал лаять и бить лапами в пол. Если у меня хватало сил, то я мог приказать ему сидеть, или скомандовать «Тихо!». Тогда пёс в своём заточении сидел смирно, и только изредка слышались низкие звуки его колоритного голоса: «Бух…, бух…, бух…».
Но иногда сил на команду Хану не оставалось, а иногда мне просто было спокойней, оттого, что Хан лает, - и я предоставлял псу самому принимать решение в том, что ему делать.
И тогда люди из бригады «Скорой», слыша мощный рык пса, и то, как отдаются по полу удары его лап, кричали из-за двери: «Уберите, пожалуйста, собаку!». Приходилось выползать в створ двери - махать им рукой и мотать головой, чтобы они не опасались и заходили, что мол, пёс – убран, и вреда им не причинит.
Врач и медсестра входили, делали при этом испуганные глаза, как-то пригибались и старались быстро проскочить коридор, в который вела дверь той комнаты, где был закрыт Хан, и спрашивали - надёжно ли заперта собака, не выбежит ли она? Обычно я мог только мотать головой, что – да, надёжно, - говорить уже не хватало сил.
Если бы только приезжавшие врачи и медсёстры тогда знали, что дверь той комнаты, где сидел Хан, открывается из комнаты в коридор «от себя»! Если бы они знали, что дверь эта просто прикрыта, а не закрыта на замок или защёлку, и может открыться только от того, что Хан ткнёт в неё носом, - то они вряд ли бы рискнули ступить в коридор и пройти по нему мимо этой самой двери, за которой находился пёс.
А не закрывал я её потому, что после ухода врачей мне снова пришлось бы тащиться через весь дом по стенкам к этой двери, дабы открыть её и выпустить пса. А потом ещё тащиться обратно.
Но Хан был умница и очень хорошо знал (в своё время он это основательно усвоил), что без команды дверь открывать нельзя, - поэтому пёсик и стучал лапами в пол, а не в дверь.
Когда мне легчало, или не легчало, но всё равно - «Скорая» уезжала, - я звал Хана: «Ко мне!». И пёс одним толчком открывал дверь, и нёсся проведать, - всё ли со мной в порядке. Снося всё на пути, пёсик бежал через небольшой коридор в ту часть дома, где находилось наше с ним зимние апартаменты, состоявшие из двух комнат и кухни, и открывал уже вторую дверь, ведущую в кухню.
Уже из-за двери было слышно, а через секунду и видно, как на ходу Хан резко выдыхал одновременно носом и пастью воздух так, что быстро и резко приподнимались и опускались брыли на его верхней челюсти, - при этом получался шумный, резкий фыркающий звук.
Это означало, что пёсик неспокоен, недоволен, бдителен и подозрителен, и вообще – на взводе. В такие моменты на спине у Хана, вдоль позвоночника, от хвоста и до загривка поднималась гребнем шерсть, уши стояли в «конвертиках» - пёс был собран, напряжён, резок и быстр в движениях, и вслед за головой поворачивался очень быстро и резко, - всем телом.
На секунду подбежав ко мне, обнюхав меня, лизнув кисть моей руки и сунув свою лобастую голову мне под ладонь, он упирался лбом в мои ноги и затем проволакивал всё свое мощное тело боком по моим коленям (иногда протискивался между моих ног) – гладился, - и отправлялся проверять помещение.
Я же валился на кровать.
Всё так же резко и быстро передвигаясь, Хан совался во все комнаты, обнюхивал там пол, углы, мебель, обнюхивал входную дверь, подбегал и коротко взглядывал в окна, мог немного просто постоять, принюхиваясь, и ничего подозрительного не обнаружив, успокаивался, прекращал шумно фыркать и подходил к моей кровати. У кровати он расслаблялся, усаживался, выслушивал похвалу и комплименты себе. Подставлял под мою ладонь свою большую с мягкой чёрной шерстью голову, приподнимал свой чёрный же и влажный нос вверх, вытягивал шею, и слегка подныривая головой под поглаживания, начинал улыбаться – сильно растягивал свои чёрные, в окантовке рыжей и чёрной шерсти губы так, что углы губ сдвигались назад в сторону затылка и собирали складочки. Глаза собаки при этом слегка прищуривались. Пёс именно улыбался – он это делал во всех ситуациях, когда ему было очень хорошо, радостно и спокойно.
Бывали дни, когда «Скорую» мне приходилось вызывать не один раз за день.
Тогда приходилось повторять всю процедуру по прятанью пса, и последующий обыск помещения собакой, после пряток, снова повторялся.
Иногда, во время болезни, меня совсем оставляли и физические и душевные силы, и я чувствовал совершенно невыносимые тоску, слабость и усталость, и страх; и начинал думать, что ничего не изменится, что мне никогда уже не станет лучше. И меня тогда захлёстывали сильнейшее уныние и печаль, начинали течь слёзы, - и я сползал на пол, звал пса, и когда он подходил ко мне и садился рядом, - то я обнимал его за шею, запускал пальцы ему в шерсть, утыкался лицом в шею Хана, вдыхал приятный мягкий запах собачьей шерсти, и так сидел какое-то время. Иногда я сидел молча, иногда жаловался – вслух выговаривал слова обиды и жалоб.
Хан в такие моменты замирал и сидел тихо, и только слегка ворочал головой и пошевеливал ушами - видимо понимал, что с хозяином творится что-то уж совсем не ладное.
Потом я отрывался от собаки и размазывая слёзы по лицу начинал его гладить, хвалить и говорить ему ласковые слова. Пёс тогда обычно тыкался носом мне в лицо, лизал мне нос, щёки и губы; а затем наклонял свою голову, упирался мне в грудь, и начинал легонько бодать меня.
Если бы он умел говорить, то мне мнится, что пёс наверное бы сказал тогда так: «Ну что ты, парень, - совсем скис?! Не ной, - всё будет хорошо! Вот и я, - с тобой, - рядом! Мы прорвёмся – ты самый сильный, самый умный и самый лучший! Вот вспомни, ведь когда-то я был тощим дистрофиком, ковыляющим на трёх лапах! А теперь? Теперь мне никто не ровня, - даже матёрого соседского алабая, который и выше и мощнее меня, и то я уделал, не говоря уже о том «немце» с соседней улицы. Я, – бывший доходяга. Вот ведь мы и тогда справились, - и теперь, - вырвемся!
А тебя я могу таскать на поводке за собой столько, сколько будет нужно. Всё будет хорошо! Всё в наших руках (или лапах)!»
…С Божьей помощью, во многом благодаря Хану, благодаря поддержке моих родителей, я вырвался из болезни через восемь месяцев после начала всей этой чехарды и свистопляски с моим здоровьем. Без лекарств и больниц.
Сейчас я искренне благодарен за то, что Бог попустил мне свалиться в ту яму болезненности. За очень короткий срок я узнал и прочувствовал очень многое, и заглянул в недоступные мне ранее глубины своей души.
Я понял, что при обычном течении своей жизни я бы никогда не сподобился узнать и прочувствовать даже малую часть того, что довелось мне познать в болезни, и за всю свою жизнь, - если бы она (моя жизнь) была ровной и стабильной.
Свою медицинскую карту, вскоре после выздоровления, я сжёг в печке – пустил её на растопку дров.
И не знаю, как бы я смог тогда жить в том доме один, не знаю, как выцарапывался бы из недуга в одиночку – без живого существа рядом. Без преданного и беззаветно любящего меня, и в то же время нуждающегося во мне, в моей заботе, в моём внимании и моей любви, пса.
После ухода Хана с этого света, я припомнил все несправедливые обиды которые причинил ему, все грубые слова и незаслуженные наказания. И свою беспечность и невнимательность, и нерадение и лень, и небрежность по отношению к собаке. И многие другие свои упущения по отношению к Хану…
*Цитата от пользователя Лусти с породного форума "Ротвейлер - клуба"
*:
Цитата:
|
...Тебе надо ещё одного друга, он немного оттянет от грусти. Всё равно Хана никогда не забудешь, а маленький отвлечёт. Думаю, и вырастишь достойно.
|
Пса мне не забыть никогда. Любовь к нему, я так полагаю, – навсегда. И впереди наша с ним встреча. Пёсик – это уже часть меня, - живая часть. Сроднился я с ним и душой, и сердцем тоже.
А сейчас да, - сейчас нужно идти дальше. И брать другую собаку, и обязательно – ротвейлера (двух). Чтобы не пропало всё то, чему я научился, и что понял, и что прочувствовал, и что открыл и в себе и в других людях, и в собаке, и в этом мире, - открыл благодаря тому, что Бог послал мне Хана на этом отрезке моего жизненного пути.
И ещё одна маленькая причина, по которой непременно хочу взять ротвейлера, - это чтобы Хан не подумал там, где он сейчас есть, что мне не понравилось держать ротвейлеров))
Мне понравилось – очень!