Это Хан в июне нынешнего 2010 года, один из последних снимков.
Рано утром сегодня я собрался идти в храм к причастию. После всех приготовлений решил вывести пёсика на улицу, чтобы он все дела свои сделал. Попоил Хана прополисной водичкой и позвал его гулять. Пошёл он неохотно и по пути свернул в другую комнату, но я его потихонечку оттуда вывел, и также потихонечку вывел на улицу. Сразу у калитки пёсик пописал. Затем мы перешли просёлочную дорожку и он сел возле поленницы. Я, увидев, что гулять Хану совсем не хочется стал звать его домой. Он поднялся и стал разворачиваться. В это время его ударил приступ. Он оскалил клыки, раскрыл пасть и завалился набок, весь напрягся и его начало потрясывать.
Я в это время звал его по имени: "Хан, Хан, матушка моя, мой хороший....", надеясь на то, что пёс побыстрее выйдет из припадка. Судороги у него длились около 30 секунд. Затем он затих и я стал его гладить и смотреть ему в глаза, пытаясь понять, кончился ли приступ. Пёсик был как бы невменяем, глаза были открыты. Я ещё стал звать его по имени. Видел я плохо - слёзы текли из глаз.
Затем я увидел (ощутил) как он внезапно как-то весь расслабился. Я вытер слёзы и стал смотреть ему в глаза, поглаживая при этом по левому боку, - на правом он лежал. Зрачки у пёсика стали большие - большие, заполнив всю радужку, и как-то мерцнули (или мне показалось). В то же время я понял, что бок у него не поднимается под моей рукой. Я стал искать у него пульс под задней лапой, гладил, звал его. Где-то ещё через минуту я понял что он не дышит и пульса нет.
Я его всё гладил, звал, смотрел ему в глаза, - глаза он не закрывал. И вдруг он как-то сильно опять напрягся, двинул нижней челюстью, язычок у него как-то неловко выпал и он снова замер. Я, замерев поначалу при этих его движениях снова стал его звать и гладить. Я ему говорил: "Ну Хан, ну матушка, ну что же ты? Маленький мой, ты уходишь, да? Ты уходишь? Куда же ты? Ну что же ты, мой хороший? Ну как же так, а, Хан, маленький мой?!"...
На звук моего голоса вышли родители. У всех текли слёзы. Я всё гладил пёсика по голове, по лапам, по боку. Глазки у него были открыты. Мама сказала, что нужно бы их закрыть. Я стал прикрывать ему глаза, но они снова открывались и я прикрыв их пальцами просидел так с минуту. Затем я попросил чтобы принесли покрывало, мы положили тело пёсика на покрывало и отнесли его на веранду в дом. Я ещё раз прикрыл ему глазки, погладил, сложил ему лапки к телу, - тело было ещё тёплое и мягкое, и накрыл с головой покрывалом.
Затем я ушёл в храм.
Пока шёл до храма плакал.
В храме всю службу плакал.
На исповеди я весь искривился, но сдержался как-то, и не заплакал.
Спросил у исповедника о. Димитрия прибирает ли Бог души животных.
О.Димитрий, удивительной доброты и глубины человек, сказал так: "Я думаю, что Господь их прибирает." Я ещё раньше так думал (или мне хотелось думать), но слова священника придали дополнительной уверенности и значимости. Этот человек к каждому произнесённому слову относится очень осторожно.
В храме я ещё попросил Бога, чтобы Он где-то там призрел и приберёг Хана.
По дороге к дому из храма я шёл, текли слёзы, как-то криво пытался улыбаться и бормотал: "Ну вот, мой хороший, ты теперь где-то там. Там лучше. Ты у меня умница, молодец. Ты у меня умный, красивый пёс. Ну вот, давай, мой хороший, давай моя умница, моя красавица... Где-то ты сейчас? Но сейчас всё хорошо уже. Давай, мой хороший. А вот я пока здесь... Давай моя умница, моя красавица. Вот так, вот так вот. Да, да мой хороший, да мой маленький, да, вот так, давай моя умница..."
К моему приходу тело пёсика уже стало затвердевать.
Недалеко от моего дома есть косогор. На этом косогоре одиннадцать лет назад я помогал своему приятелю хоронить его немецкую овчарку. Там же я решил похоронить и Хана. Место высокое, кругом поля и перелески, на западную сторону под косогором течёт ручей и растут деревья по руслу. За ручьём сосновый бор и частные домики. Там, на косогоре, рядом с могилой немецкой овчарки по кличке Ингул, мы и похоронили тело Ханика (так его моя мама называла).
Я знаю, чувствую, что пёс где-то там, где ему хорошо сейчас.
Так сильно, оказывается, я привязался к нему. Так дорог он мне. Я бы хотел, даст Бог, увидеть его ещё. Кто знает возможно ли это, но ежели возможно, то я бы очень хотел. Да для Бога ничего и нет невозможного. А сейчас, видимо, так нужно. Сейчас время расставаться.
Уныния вроде как бы и нет, но есть какая - то очень сильная грусть от расставания с очень дорогим и очень близким мне существом. У него ведь тоже есть душа, Господь дал и ему (и всем животным) душу. И пёсик безгрешен, и думается, что он знает и чувствует, что я грущу и скучаю о нём. Он, Хан, может, и знает уже больше меня сейчас. И не скорбит, и не печалится, так как знает что-то, что и любимый хозяин его пока не знает. Но несомненно узнает когда-нибудь.
А сколько людей помогали нам, сколько откликнулось и предлагали нам помощь! Я не знаю как и благодарить всех! Спасибо вам всем за поддержку, заботу, добрые слова и помощь! Вы мне и Хану помогли очень, очень!
Пока не могу сейчас писать, - давайте сегодня чуть позже я ещё что-нибудь напишу, а то меня в данную минуту и десятипальцевый "слепой" метод набора на клавиатуре не спасает, - плакается очень сильно.
P.S.
Алла, отпишите мне свои координаты. Завтра мне должен придти ваш перевод, я вам его перешлю. Вам и самой нужны сейчас средства для лечения собачки, я читал, что у неё проблема с лапами. Простите, ежели как-то неуклюже написал.