Guest
|
6. Скачки
Наступил февраль. Никита начал активно работать Зажима на весенние и летние скачки. У нас тоже шло всё своим чередом. Мы продолжали учиться ездить, много работали, много смеялись, иногда бездельничали, лежа на диване в седельной… Нам было хорошо. Казалось, что так будет вечно.
Двадцатого числа хозяин конюшни, которого все звали просто дядей Вовой, предложил нам ехать на скачки. Он готовил автобус на тридцать человек, мы с Печской, не раздумывая, согласились. В этот раз в Пермь, где проходили скачки, поехали все, ну по крайней мере, большинство.
И вот двадцать третьего февраля мы пришлепали на конный к шести часам утра. Заспанные, с еле раскрывающимися от недосыпания глазами, мы помогали готовить лошадей для перевозки. Чистили, приносили, уносили всякие мелочи и все в таком роде. В основном, конечно, мешали, но при этом казались себе такими значительными и необходимыми. К семи часам мы погрузили лошадей в машины, а сами сели в автобус.
Всю дорогу до Перми мы благополучно проспали.
Февраль выдался на редкость холодным и гадостным. Была сильная метель, поэтому до начала скачек мы просидели в одном из бойлеров ипподрома. Там стояли четыре лошади. Белоснежный орловский рысак с шикарными гривой и хвостом; молодая, рыжая полукровка, худая, но красивая; и два пегих пони, жеребчик и кобыла. К двенадцати часам мы пошли к старту.
В первом заезде скакал наш «директор» на Зажиме. Мы сели в первый ряд. Английские чистокровки красовались под худыми жокеями. Кони вставали в дыбки, вскидывали головы, порывались бежать… Вот стукнул колокол…и они понеслись, набирая скорость. Я впервые наблюдала скачки, они поглощают все внимание, мир сужается до размеров круга, по которому мчатся лошади. Это очень красиво, глаз оторвать нельзя, хочется плакать и смеяться… Это великолепно, стелящееся над землей вороные и гнедые стрелы… Это очень красиво.
Зажим пришел к финишу, на три корпуса обогнав соперников… Мы ликовали, кричали и визжали, едва не падая на дорожки. Никита был счастлив, прямо светился от радости и гордости. Толстые вены вздулись на ногах, шее и даже морде жеребца, он тяжело дышал. Волков водил его круг за кругом, гладил нос, целовал в морду. Зажим, должно быть, тоже рад был своей победе, он иногда всхрапывал и клал голову на плечо Никиты.
Мы немного посмотрели на счастливую пару и пошли на свои места, в следующем заезде скакала Лейла, а на ней дядя Вова. Мокрова скрипела зубами, в этот раз она должна была выступать на этой кобыле, но Кристина не вовремя подвернула ногу и теперь не могла ездить. Старт был сходу. Лейла была очень капризной и нервной лошадью, она рвалась так, что у дяди Вовы от натуги вздувались жилы на лбу и шее, он уже откинулся назад всем весом. Кобыла козланула, и дядя Вова, не удержавшись, улетел в сугроб. Грянул колокол, заезд начался. Лейла рванула за лошадьми, а хозяин нашей конюшни лежал в снегу. Мокрова закусила до крови губу, из её глаз от обиды катились слезы. Когда дядя Вова подошел к нам, она сказала много чего по поводу умения хозяина ездить верхом, о его характере, помянула его мать, отца, бабушку и всех родственников. Выпалив столь длинное ругательство, она убежала в автобус, где просидела наедине со своим горем до самого отъезда.
Остальные наши кони скакали с попеременным успехом, в меру своих способностей. Трое пришли к финишу вторыми, один - четвертым.
Пацаны, которые были наездниками, получив денежный приз, отправились в близлежащий бар и пришли к автобусу изрядно пьяными. Всех сильнее напился Миша, он шатался и совсем ничего не понимал. Столб, который выскочил на встречу его лбу, Миша принял за мужика и все порывался идти бить ему морду.
Наконец уставшие мы погрузились в автобус.
Сзади нас сидел Миша, из рассеченной брови текла кровь, было похоже, что ему придется накладывать шов. Миша пытался вытереть лицо, но только сильнее пачкал его. Печская дала ему свой платок. Миша посмотрел на неё и пригласил посидеть с ним, Саша долго отказывалась и упиралась, но Миша настоял на своем. Печской пришлось всю дорогу утешать его. Он иногда просыпался, смотрел на Сашу мутными глазами, называя её Яной. Саша очень смущалась, Никита (единственный трезвый) строго сказал Мише:
– Она Саша!
– А какая разница, все одно… – он тут же снова засопел. Никита презрительно сплюнул под ноги и больше за всю дорогу ничего не говорил.
После этих скачек Мише плотно присела кличка Квазимодо, за горб и жуткое поведение.
7. Лагерь
Вот наступило лето… Мы перегнали лошадей в наш лагерь «Флагман», там была специально оборудованная летняя конюшня.
Лагерь находился почти в двадцати километрах от города, за неделю мы переехали туда. Кони расположились в открытых денниках, а мы в вагончике. Все, кроме Никиты, были довольны. Раздражение нашего «директора» имело очень глубокие корни, цепляющиеся за личную жизнь. Никитина подруга – Ирина – жила в городе, поэтому навещать его она могла очень редко. Наш «директор» сделался странно агрессивным и не давал прохода ни одной юбке. Его поведение нас очень смущало, мы стали обходить его стороной, Никита, конечно, тут же все заметил и стал вылавливал нас поодиночке, ведя вразумительные беседы.
В это время Печская очень сильно провинилась перед родителями, и её перестали отпускать в лагерь. Ездить туда одна, я не смела, но я так не могла жить без лошадей, они снились мне каждую ночь, я чувствовала, что схожу без них с ума, поэтому, помучавшись с недельку, я позвала туда свою старую подругу, с которой мы вместе росли. Её звали Катя Олдырева, у неё были шикарные каштановые, слегка вьющиеся волосы и глубокие карие глаза.
Жизнь шла своим чередом. Вокруг лагеря были огромные поля, кажущиеся нам бескрайными. С утра мы верхом ездили пасти кобыл. Вечером просто от души гоняли, совсем не сдерживая лошадей. О, это было время! Сплошной праздник, если бы не одно «но»… Хозяин нашей конюшни, дядя Вова, всегда всё портил своими криками. Даже если мы делали работу безупречно, он все равно придирался к какой-нибудь дурацкой мелочи, и каждый раз из-за неё грозился нас выгнать. Его ежедневный отъезд из лагеря вызывал вопли радости. Поведение дядя Вовы проредило ряды добровольцев. К середине лета количество посещающих конный сократилось втрое…
В июле стояла невероятная жара. Прямо на территории лагеря находилось озеро, метров десять шириной и двадцать - глубиной. Нырять можно было прямо с берега. Мы проводили в озере все время, когда были не заняты лошадьми. За полтора месяца мы не разу не видели, как Никита плавает, он всегда наблюдал за нами с берега. Но вот воздух накалился до предела, и в воздушной среде оставаться стало просто невозможно.
В этот день по разным причинам многие из нас забыли взять купальники, но от купания никто отказываться не стал. Залезли в воду в чем попало: шортах, штанах, футболках, топах и тому подобное. Сидим, ждем Никиту, который пообещал сегодня с нами поплавать. Через некоторое время, когда все уже порядком подмерзли в не очень располагающей к купанию воде, припожаловал собственной персоной наш «директор», да не один, а с надувной камерой. Он начал плавать, купая только руки по локоть! От такой его наглости сперва мы несколько ошалели, не зная, что делать дальше. Но наше замешательство было не долгим, посовещавшись, мы решили его утопить. План был не плохой, но наш «директор» оказался искусным пловцом на камерах. После получасовой игры в догонялки, мы, замерзшие и уставшие, вылезли на берег.
В летний лагерь дядя Вова привез и всю живность из своего дома: куриц, свиней, индюков, гусей, индоуток, просто уток … Всё было бы не плохо, но один из трех петухов был страшно злым. Он никого не пропускал, кидался на любого прохожего. Я – живой магнит неудач, мне суждено было столкнуться с этим зверем. В одно прекрасное утро я пошла в лес за хворостом. На одной из полян мы встретились нос к носу, петух, подбадривая себя яростным криком, побежал на меня. Некоторое время я не могла шевельнуться, а кинулась на утек только тогда, когда петух был уже в трех шагах от меня. Я неслась через лес, не разбирая дороги, и громко звала на помощь. Все ещё спали. У самого вагончика я запнулась и упала, растянувшись во весь рост. Оглянувшись, я увидела разъяренного зверя, бегущего прямо на меня с разведенными в стороны крыльями и грозно распахнутым клювом. Я уже представляла, как он выклевывает мне глаза, рвет шпорами кожу, я наугад отмахнулась, попавшей под руку тряпкой. Петух отлетел на несколько метров назад, я вскочила и бросилась к спасительному вагончику и едва не сшибла Никиту, который услышав шум борьбы, выбежал на улицу. Я схватила его за руки:
– Помоги…– прошептала я.
– Петух кидается? – с усмешкой спросил Волков, я смогла лишь слабо кивнуть в ответ, – самое главное – это не боятся его… вот смотри, – он бесстрашно подошел к петуху и погладил его, – он очень добрый и спокойный… Сама попробуй.
Я спустилась с крыльца и села на корточки рядом с «директором», петух и вправду не обращал на меня никакого внимания. Никита улыбнулся и позвал меня пить чай.
8. Побег
Лето подходило к концу, когда произошла эта история. Дядя Вова на август взял из местной деревни лошадей в аренду для туристов. Кони эти доставили нам массу хлопот. Если бы знал хозяин нашей конюшни о том, что случится, он бы наверно никогда их не привез.
Как всегда мы встали полседьмого утра. Напоили, накормили лошадей, выпустили кобыл в леваду и улеглись досыпать. Проснулись мы как раз к лошадиному обеду. Катя и я, набрав полные ведра овса, пошли к загону, в котором явно чего-то недоставало, чего-то очень-очень знакомого… Один из пролетов левады был выбит мощным ударом, рядом валялись щепки и сломанные жерди… лошадей не было. Мы в ужасе заметались по территории лагеря, не зная, что делать. Потягиваясь, из вагончика вышел Никита:
– Что случилось, дамы? – с завыванием спросил он.
– Лошади убежали, убежа-а-а-али!!! – заголосили мы.
– Куда? – «директор» смотрел на нас как на сумасшедших.
– Скорее надо что-то делать! – мы схватили Никиту за руки, – быстрее! Да проснись же ты!!!
Волков ещё минуту переваривал наши слова, потом с него сошел весь сон, он покрылся холодным потом:
– Жеребцов седлайте…
Сам он побежал к леваде и долго бегал около пролома, разглядывая землю у себя под ногами. Мы подвели ему Зажима. Я села на рыжего Фастера, а Катя на гнедого Ванадия.
Ночью прошел дождь, на влажной земле были хорошо видны отпечатки копыт. Мы погнали галопом вдоль дороги. Лошадиные ноги заскользили в грязи, мы вынуждено сбавили ход.
Так мы двигались в течение часа, потом перешли на шаг, давая отдых лошадям. В одном месте Никите пришлось слазить с Зажима, кобылы свернули в этом месте с проселочной дороги на асфальт. Разбирать следы стало невозможно. Мы ехали по разные стороны от дороги, низко свешиваясь с седел и разглядывая землю обочины. Чем дальше мы продвигались, тем тяжелее становилось на сердце, кобылий табун настойчиво двигался в сторону деревни, из которой были привезены новые лошади… а это значило, что ехать нам ещё очень долго.
Вскоре мы снова свернули на «грязевую» дорогу и поехали в сторону леса. Катя громко закричала, тыкая пальцем в направлении деревьев. Я внимательно всмотрелась в кусты и тут же заметила Гравюрчин белый бок. Мы погнали по высокой траве, ноги сразу промокли, в сапоги набрались целые озера. По лесу ездить очень плохо, лошадь, когда бежит между деревьями прикидывает расстояние только для себя, совсем не принимая в расчет ноги всадника. Поэтому если не успеешь закинуть ноги на седло, то реально можешь остаться без них… Вскоре мы собрав всех кобыл отправились к дому. Наши лошади послушно рысили в сторону лагеря, деревенские же кобылы все пытались убежать домой. Мы сильно с ними намучались. По приезду домой нас ожидала ещё одна ужасная новость. Одна из беглянок сильно поранила ногу, и теперь едва могла ходить, а звали её Лейла…
Травма этой кобылы привела Кристину Мокрову в шоковое состояние, она десять минут стояла, зажавши ладонями рот, с белыми от злости щеками. Потом её прорвало, она пошла все крушить и рушить, когда её взгляд упал на одну из деревенских лошадей, Кристина схватила лежащий у денника хлыст:
– Ах, ты, тварь!!! Давно не получала? – она стала лупить кобылу, Никита сразу повалил Кристину на землю и стал успокаивать. Мокрова бесновалась в его руках, кусая и царапая его. Волков держал крепко, через минуту Кристина ничего уже не могла делать, а только рыдала на Никитином плече.
9. История любви
На следующий день мы опять не досчитались двух лошадей, но на этот раз сбежали: кобыла вороно-чалой масти – Скала и рыжий тяжеловоз Наряд, то есть наши лошади… Волков поскрипел зубами и отправился на поиски в одиночку. Ездил он очень долго, гораздо дольше, чем мы. А когда вернулся, за ним покорно бежали обе лошади. Их развели по разным денникам. Наряд всю ночь ржал, мешая нам спать. Утром злые и невыспавшиеся, мы пошли осматривать леваду и ничего не нашли. Все жерди были целыми, никаких предположений о том, как они могли выбраться, не было, от этого все делались ещё злее.
Через день они вновь убежали. Никита уже привычно поехал их искать, в этот раз он ездил примерно час.
Волков стал нервным и молчаливым, быстро злился, долго успокаивался. Мы старались не попадаться на его пути. Скала и Наряд убегали ещё два раза, и мы решили устроить им засаду. С утра, как только выпустили кобыл в леваду, мы залегли в сено и, не отрываясь, следили за Скалушей, которая на проверку оказалось далеко не бронюшей. Мы смотрели и не верили глазам. Она закидывала передние ноги на жерди, подкидывала зад и переваливалась через изгородь… Выбравшись из своего заточения, она пошла освобождать из плена друга. Мы последовали за ней. Тут было все проще, Скала легко отодвигала задвижку денника, и счастливая пара снова была на свободе. Но именно сегодня их любовь была разрушена, люди заметили их хитрость и больше не давали им видеться. Совместной скачке был положен конец, оба коня загрустили, не ели, не пили.
Через неделю история с побегом повторилась. Мы смеялись сквозь слезы, не зная, что делать. Стало понятно, как Скала выбиралась из левады, но как она могла выбраться из денника? Мы с Катей устроили засаду в деннике напортив. Ночью, примерно полпервого, в конюшне показался Никита. Олдырева шепнула:
– Он-то что тут делает?...
Волков подошел к деннику со Скалушей, открыл дверь:
– Беги, – он шлепнул её по крупу, потом отпустил Наряда и ушел.
– Ничего не понимаю, – Катя почесала затылок, потерла руками лицо.
– Пошли спать, утро вечера мудренее, – я зевнула во весь рот, – «директора» ждет очень проникновенный разговор.
Утром мы прижали Волкова к стене. Он посмотрел нам в глаза:
– Нельзя разлучать тех, кто любит… Будь то лошади или люди.
– Надо звонить Ирине… – решили мы с Катей за Никиту.
Он сильнее нахмурился и, оттолкнув нас, пошел в вагончик. Когда мы туда зашли, Волков спал.
10. Золотая
Хотел того Никита или нет, Ирине мы позвонили. Она приехала в тот же вечер. Спасение прибыло. Её приезд значительно облегчил нам жизнь. Уборка и готовка перестали для нас существовать, мы занимались исключительно лошадьми. Кормили, поили, ездили верхом, мазали болячки и сбитые туристами спины.
Весь август было очень много туристов и, если бы не Ирина, мы бы сбились с ног. Она удивительным образом успевала всё. Никита повеселел и даже немного потолстел. Волков и Ирина очень подходили друг другу, оба худые, жилистые, симпатичные, не высокого роста. На них действительно было приятно смотреть.
В это же время помимо туристов у нас появилась ещё работа. Денег дяде Вове всегда было мало, поэтому он придумывал всё новые способы для их получения. Он дал объявление в нашу местную газету, где предлагал объезжать молодых трудных лошадей. Деревень в округе было много, перебоя в желающих не было, нам почти каждый день привозили по лошади. Хозяин светился от радости, считая прибыль, а для нас с того момента началась каторга. Кто объезжал трудных лошадей, тот знает… Нас, понятное дело, первыми не садили, пока лошадь прыгает под всадником и бесится, то ездил Никита, но одному ему было не реально выездить лошадь. Поэтому Волков объезжал их, а мы – заезжали.
Так я и познакомилось с моей теперешней кобылой. Это была полукровная рысачка соловой масти, вредная и искренне ненавидящая людей. У неё не было имени, и Никита дал мне задание назвать её. Я долго думала, ломала голову, а однажды проснулась и поняла, что она Золотая.
Волков посмеялся и сказал:
– Да уж, «золотой» её не назовешь, с её-то характером…ну, лошадь твоя, зови, как хочешь.
И началось… В деннике она была спокойной, легко давала одевать на себя уздечку, садиться, слазить, но как только её выводили из конюшни в неё вселялся демон. Глаза начинали блестеть яростью и безумием, Золотая не позволяла сесть на себя. Виляла задом, вставала в дыбы, давала боковые отмашки. Прежде чем я оказывалась у неё на спине, проходили полчаса тяжелейшей работы, но как только это случалось Золотая мотнув головой вырывала повод и несла.
Манежа у нас не было, а жерди левады преградой для неё не были. Никита, сажая меня на соловую кобылу, объяснял мне как её лучше удержать, но каждый раз его слова вымывало из моей головы после первого пинка на галопе. Я, что было сил, вцеплялась в повод и гриву и ничего поделать не могла. Золотая таскала меня ежедневно по три часа, через неделю я сдалась. Подойдя к Волкову, я попросила его о другой лошади. Никита сказал: «Нет», - развернулся и ушел. Я пошла к ней в денник и проревела весь вечер. Я ругала её за выходки, призвала к пониманию, жаловалась на бессердечие «директора», а Золотая стояла с высоко вскинутой головой и плотно прижатыми к ней ушами, она не шевелилась, только иногда помахивала хвостом. Вконец разозлившись на всеобщее безразличие, я пошла в лес. Там вековые сосны раскачивались и громко шумели под порывами ветра, там всегда хорошо думалось.
Из леса я вернулась утром, меня потеряли, и, как оказалось, этой ночью никто так и не уснул.
Волков опустил в землю глаза:
– Если хочешь, можешь взять себе другую лошадь.
– Нет, теперь я буду ездить только на Золотой, – я пошла в конюшню и зауздала её. Ночью я решила, что если и сегодня она меня утащит, то я больше не приеду сюда. Что мне делать у лошадей, если они меня не слушаются. В то утро я была полна уверенности, что усижу.
Я села на соловую кобылу, и она, проскакав десять метров галопом, притормозила и перешла на рысь, я повернула её, хоть это и далось мне с огромным трудом, но я же СМОГЛА!
Я до сих пор думаю, что же послужило причиной для моего тогдашнего успеха. Может моя уверенность, может предыдущая неделя подготовки, может она смогла меня понять… А может все вместе взятое…
11. Прокат
Существовал ещё один способ для получения денег. Прокат в Центральном парке. Это самое ужасное, что могло случиться с лошадью и с человеком. У всех всегда была масса причин не идти туда, но дядя Вова заставлял нас. Специально для этого мы в начале лета провели жеребьевку, определяя очередь людей.
Мы с Катей шли в прокат в самом конце лета, двадцать восьмого августа. На улице стояла ужасная жара, после двадцати километров рыси Наряд и скала были в мыле, на губа повисла пена. Как только мы завели лошадей в парк к нам сразу подбежали ребятишки, спрашивая, сколько стоит прокатиться.
Началась самая страшная и противная работа… Как мы все ненавидели прокат, превращающий нормальных норовистых лошадей в кляч. Это были проклятые деньги. Круг за кругом, круг за кругом, монотонное хождение утомляло, уморяло, убивало… Мы ненавидели это место, эти деревья, эту дорожку. Каждый раз так и хотелось кинуться и разорвать детишек, хотя они были ни в чем не виноваты. К вечеру начались пьяные, они махали руками, громко говорили и дышали перегаром, пугая лошадей. К ночи прокат превращался в ад.
Денег было много всегда, дядя Вова был очень жадным, слишком, жадным. Он, чтобы мы не вложили себе в карман, раз десять в день приезжал и снимал деньги. Мы ненавидели и его и его приезды, которые давали нам ясно понять, что он нам не верит и считает ворами.
А в тот день нам действительно суждено было столкнуться с преступниками такого рода. К ночи у нас накопилось около тысячи рублей, когда мы уже сбирались уезжать, заново переседлывая на сухой вальтрап, к нам подошел мужчина с удивительно незапоминающимися чертами лица, да и устали мы уже порядком от новых людей. Он покрутился вкруг нас расспрашивая о лошадях и все такое. Мы ничего не заподозрили и спокойно уехали, а когда пришло время отдавать деньги, то их на месте не оказалось. Дядя Вова немедленно обозвал нас преступниками, идиотками и ещё много какими словами из ненормативной лексики. Мы пытались ему объяснить, но он мог слушать только себя… В общем, он нас выгнал и запретил появляться на пороге конюшни.
Я села и не могла встать около получаса, смысл слов доходил медленно и необратимо, как грозовая туча. Девчонки и пацаны, которые ещё выдерживали наезды хозяина нашей конюшни, хлопали нас по плечам, говорили, необходимые в таких случаях, слова. Я не ревела и не расстраивалась, я была в шоке. Два часа перед автобусом я просидела в деннике у Золотой, запоминая малейшие её черты. Она всё ещё крысилась, но морду свою опускала мне на колени, кобыла чувствовала мое горе и пыталась утешить. «Она мое Золотце, моё любимое Золотце», – думала я, гладя и лаская её морду.
Мы уехали чтобы вернуться.
|